Мы сидели в ресторанчике Икеи, пили кофе и лопали яблочный пирог.
И болтали, разумеется.
За окнами светил узеньким серпом нарождающийся месяц.
- Деньги, деньги ему надо показывать, - спохватилась Ира на улице, и вытащила из кошелька пачку необмененных ещё ойров. - Вот, растите, мои хорошие.
Потом передала свои деньги мне, и я тоже помахала у молодого месяца под носом - пусть знает, нуждаюсь.
Мне, конечно, рост нужен в рублях, но лезть в свой тощий кошелёк не хотелось, вообще задерживаться на улице не хотелось - после небывалого мартовского тепла на Москву упали снегопады и минус шесть, буквально за один день.
Я была не готова, и ботиночки у меня были на тонкой подошве.
Но фокус с деньгами запомнила.
Если сработает, то в следующий раз укажу молодому месяцу на лифчик, а старому - на попу, пусть поскульптурничают чуток.
Ира летела из Германии на Алтай, с небольшим окошком в Шереметьево.
Дальше МЕГИ не уедешь, да и не надо.
- И вот пристал ко мне это погранец, как банный лист, - продолжает рассказ Ира.
- Зачем Вы летите в Россию, что, куда, где вообще живёте.
- Живу в Зибенкирхен, всё в документах написано, - говорю ему.
- А он, как многие сейчас, с таким произношением странным, вместо "х" говорит "ш", "Зибенкиршен", и получается, между прочим, уже не "Семь церквей", а "Семь вишен". Как носок в рот засунул... Так вот, он с этим своим "ш", меня спрашивает:
- А чего это Вы так плохо по-немецки говорите?
- Заметь, весь диалог идёт на немецком, - говорит Ира. - Я с ним что, спорить буду, что ли, мне лететь надо, а не ерундой заниматься.
Отвечаю, что мол, живу в Германии только пять лет, поэтому хорошо говорить ещё не научилась.
И он смотрит на меня эдак свысока, и заявляет:
- А вот если бы Я жил в России, то уже через год разговаривал бы на русском в совершенстве.
- Ничуть не сомневаюсь, - ответила пограничнику Ира, - ничуть в этом не сомневаюсь.
- И знаешь, - говорит Ира уже мне, - я и в самом деле думаю, что он через год как миленький бы по-русски шпрехал. Потому что у нас кто вообще по-немецки-то говорит? Куда бы он делся... Это в Германии выйдешь в любом месте - хоть кто-то, да говорит по-русски, всегда. А в России - кому он сдался, этот немецкий.
Я поняла, что в Москве я знаю сразу двух людей, которые свободно говорят по-немецки, но они с этим дураком-пограничником всё равно болтать бы не стали.
Эти двое - Путин и моя подружка.
Путину говорить с пограничником было бы некогда, а подружка человек принципиальный, и с дураками не разговаривает.
Стрелки на часах подсказывали, что если золушки не поторопятся на выход, карета превратится в тыкву, то есть самолёт ждать не будет.
И мы поехали обратно в Шереметьево.
Впереди у Иры было пять часов полёта, мы обнялись и попрощались.
Мне не надо было преодолевать тысячи километров, я быстро вернулась домой.
По дороге завезла подружке купленных в Икее маленьких мышек - подружкины собачки очень любят эти игрушки, и замусоливают мышей бесперебойно, партию за партией.
Это как раз та подружка, которая говорит на немецком, как на родном, но не разговаривает с дураками.
Друзья - лучшее, что случается после любви со взрослыми людьми.
На друзей никогда не жалко ни времени, ни души, ни мышей.
Да, а когда мы сидели с Ирой в ресторанчике, вокруг нас бурлила жизнь.
Слева трапезничала пара глухонемых, они оживлённо беседовали, и руки их свободно летали перед лицами.
Ребята наверняка шутили, потому что оба то и дело смеялись, и Он, и Она.
Справа кушал мужик с какой-то совершенно невероятной бородой.
Она начиналась у него чуть ли не под глазами, и заканчивалась в районе пупка.
Кушать с бородой нелегко.
Мужик был серьёзен и сосредоточен.
Он открывал рот, и среди поросли прямых жёстких волос приоткрывалось маленькое такое, округлое отверстие, в которое мужик аккуратно и метко отправлял кусочек за кусочком.
Нормальный, мужской кусок по дороге отметился бы по всему диаметру крошками и потёками, и бородатый резал еду на маленькие, детские кусочки.
А вот мужик, сидящий сзади, мелочиться не привык.
- Глянь, - говорит Ира, - ты на него посмотри только! Чем он свиную рульку-то режет!
Мужик спокойно и обстоятельно резал рульку огромным охотничьим ножом.
Ножны лежали на столе.
- Ир, - выпендриваюсь я, - в таких случаях обычно говорят, что это Россия, детка!
И мы ржём.
Две тётки околопятидесятилетнего возраста.
Нам можно.
Мы дома.
Это Россия.
